Фото из личного архива

— Владимир Анатольевич, какая ситуация с акустикой в Большом после всех этих новаций?

— Я не могу раздвоиться, чтобы один пел, а другой в это время слушал. Поэтому слушал ушами моей любимой жены, которой верю (пианистка Светлана Маторина. — Е.С.). Она сидела и в первом ряду, и в шестом, и в двенадцатом — самом лучшем, и под Царской ложей. Там слышно лучше всего. Первые шесть рядов — мимо кассы: звучит оркестр, солистов нет. Мы пробовали в пустом зале, но это одно, а в полном — совсем другое. А раньше делали расчеты на длинные юбки дам…

— Куда лучше брать билеты?

— В первый ярус. Надо сказать, что в опере особо смотреть нечего. Дирекция сидит в бенуаре — это на уровне сцены, там самый худший звук, и все ошибки слышны. Противные голоса еще пробиваются, потому что человеческое ухо устроено так, что высокий голос слышнее. Это закон природы. Ребенок еще не запищал — мать уже бежит (мурлычет детским голосом), а «мама, дайте денег на водку!» (басом) — никакой реакции!

— Каковы правила жизни большого баса Владимира Маторина?

— Что мне нужно в мои 66 лет? Я веду монашеский образ жизни, разве что, в отличие от монастырской братии, пользуюсь деньгами и ем мясо перед длинным, трудоемким спектаклем. Если я в 4 часа съем два таких (показывает размер с ладонь) куска, а лучше три, то до 12 часов ночи мне ничего не надо. Мясо дает энергию.

— А как вы относитесь к диетам?

— Лет 20 назад дали мне диету американских астронавтов, потому что за предыдущие сезоны я набрал 15 кг. Для баса, который играет королей, царей и даже архиепископов, сама органика много значит. Есть украинская поговорка: не можешь петь басом — басом смотри!

Первые два дня думал, что не вытерплю этого голода. Но оказалось, что когда не ешь, то и не хочется, а на третий день этого количества хватает с избытком. Диета дала прозрение. За 62 дня отпуска я похудел на 18 кг. Все пиджаки велики, бегаю через две ступеньки. Через неделю на репетицию, начинаю петь — не то. Нет жира — и нет точки опоры. Встречаю знакомого доктора, он удивляется: «С врачом худел?» — «Нет, американская диета». — «Запиши, чтобы на памятнике твоем стояло: организм привык к весу 105 кг, а сейчас худеешь — и включился инерционный механизм. Будешь худеть, пока не сдохнешь». Я испугался, вспомнил студенческую методу. Берешь батон, режешь на 4 части, так же — с маслом, и заряжаешь на хлеб плюс пакет шестипроцентной ряженки. И три раза в день. Через пару недель просветление уже в другую сторону. Щеки со спины видно. За 10 месяцев сезона 10 кило восстановились. И голос вновь приобрел бархатистость…

— Басы в привилегированном положении. Любовь Казарновская мне говорила в интервью, что только басы могут курить и пить красное вино, чтобы звучало нижнее фа и ми.

— Ну, нет! А от красного вина у меня садится голос. Басы пьют водку. Она очищает сосуды. Чем плоха водка лично для меня? Если это настоящая, пшеничная, то наступает релакс — расслабление, как после бани. А пение — это рысь в засаде на дереве. Она ждет часами, чтобы потом прыгнуть. Я такой же, яростный. После водки опоздал или взял не очень чисто ноту — и думаешь: «Ничего, завтра будет лучше!» Эта снисходительность к себе означает ухудшение качества.

Два года практически не употребляю спиртного — жена заколдовала. Зато без молока и особенно кефира не могу. На 50 лет мне подарили в Александрове два ящика клюквенной водки. Выпиваешь — и ни в одном глазу. Но встать уже невозможно. У меня эти ящики долго стояли. На 60 лет получил в подарок ящик другой водки. Двести граммов выпил — и успокоился. Или жду отпуска, чтобы в баню с друзьями часов на шесть! И ящик пива да ящик водки! Наступает этот счастливый день, выпиваем по 100 граммов, и все. Дальше видеть ее не хочу. Это не продукт моего питания. Сказывается русский характер: когда много, не хочется.

— Говорят, что одним оперным певцам необходим секс перед спектаклем, а для других это, наоборот, табу!

— По молодости я нарушил завет педагога и не допел спектакль. Сел голос. Если был секс, то верхние ноты я брал лучше, а нижние кончались на «ля». И еще целую неделю подсипывал. Пришлось это списывать на простуду.

Я расцениваю сам процесс пения как секс. (Смеется.) Кровь течет быстрее. Даже присутствует какой-то элемент оргазма, потому что, когда попел, легче на душе и грудь свободна. Тоже выхлоп, только через другое место!

— Веселый вы человек!

— Я разный. Одна журналистка мне сказала: «С вами не соскучишься! Как я завидую вашей жене!» Да, я такой веселый, что моя жена ночью по шесть раз от смеха падает с кровати. Вы бы посмотрели на меня за сутки до спектакля — Гитлер отдыхает. Потому что меня все раздражает. Аккумулятор заряжается! Нервы на пределе…

— Драйв такой! А многих удивляет, что знаменитые артисты волнуются перед каждым выходом на сцену.

— Казалось бы, чего волноваться? Нет причины. Больше не заплатят, если спою лучше других, и не уволят, потому что народный артист. Волнение — свойство артиста.

Выхожу: а кто в зале, с чем они пришли? Я на концерте всегда как печка! Все умирают при 42 градусах, а у меня только начало. Раскочегариваюсь на всю катушку! И публика вместе со мной.

Этот «завод» потом всю ночь не проходит. Полночи с женой анализируем спектакль. «Борис Годунов» написан для баритона, и баритону там делать нечего, потому что «фа» — его рабочая нота, а у баса она предельная.

Федор Иванович Шаляпин хорошо написал, что певцу надо иметь две жизни: первую — чтобы учиться, а вторую — исполнять. Я смотрю на своих товарищей, которые старше меня: голос не пропадает у мастеров! У нас был концерт: Александр Ведерников, Артур Эйзен и Владимир Маторин. Три отделения, в каждом по арии. Мы спели потом с хором по молитве, по романсу и по русской песне. Артур Артурович в антракте лежал и задыхался, а выходил и такое пьяно давал, что я рыдал. Работает не только голос, но и душа!

С любимой женой пианисткой Светланой Маториной. Фото из личного архива.

— Вас называют большим басом Большого театра и русским Паваротти…

— Рассказывали, как в Министерство культуры зашел Борис Штоколов, а ему навстречу — замминистра Кухарский: «Люди, радость-то какая! К нам «Гори, гори, моя звезда» пришел!» Теперь про меня будут говорить: «У нас «Вдоль по Питерской» в гостях!»

До 40 лет вообще сомневался: баритон я или бас? Сейчас пою Собакина в «Царской невесте». Галицкий в «Князе Игоре», Борис, Пимен в «Борисе Годунове», Досифей в «Хованщине» — все, что Федор Иванович пел, хороший баритон может исполнить. Из высоких басов я за 40 лет «допилил» до центрального. Раньше в Гремине («Евгений Онегин») думал: возьму — не возьму ноту? Сейчас даже не думаю. У вас связки вот такие (рисует тонкие линии), а я 47 лет тренируюсь, поэтому у меня — канаты. Каждый день занимаюсь. День не попел — чего-то не хватает!

На мероприятиях по поводу 850-летия Москвы я спел «Вдоль по Питерской» раз пятьдесят! Она годится и для открытия, и для закрытия. Все поют 2 минуты 22 секунды, а я пою 2 минуты 05. У меня есть фонограмма. На таких мероприятиях — всегда под «фанеру»: ветер или дождь не мешают, и сюрпризов типа «Долой советскую власть!» или «Слава папе римскому!» не будет.

— Слышала такую фразу: «Бас в России — как тенор в Италии». Разве у нас много басов?

— Россия предрасположена к басам. Это все-таки наследственно-гормональная вещь. Но все меняется. Раньше с пяти лет если не пели в церковном хоре, то хотя бы слушали и знали, что этот фальшивит, а Вася выводит лучше всех. Изменились вода, воздух, еда… Человек 6 суток ехал на лошадях до Питера. Сегодня утром артист репетирует в Питере, а вечером возвращается самолетом в Москву, в Нижний Новгород и т.д. Возросла интенсификация труда. Если я лечу больше двух часов, мне нужны сутки, чтобы прийти в себя. Недавно улетели из Москвы — было плюс два, в Екатеринбург прилетели — минус 19. Голова разламывалась. Перед репетицией я не пью. Не из-за того, что мне это повредит, но голос может подсесть, а еще запах! Даже после кока-колы амбре идет три часа.

— А если чеснок или лук? Никто из артистов себе не позволяет?

— Позволяют. Сейчас другое поколение пришло. У меня был случай в спектакле «Любовь к трем апельсинам», где я играю Короля. Начинается мизансцена, когда мы с партнером прижимаемся лицами друг к другу и поем: «та-там, та-там». Он произносит «та-там» — и в нос мне ударяет запах чеснока. Он съел, наверное, килограмм. Передо мной — черное беззвездное небо! И я потом думал, как отомстить! И ничего не придумал.

— Стать солистом Большого театра — все равно что взойти на Эверест. Многие коллеги, наверное, вам завидуют!

— Это драматургия жизни. Все готовятся быть солистами. Из моих сокурсников по Гнесинке только один я солист, остальные — кто преподает, кто поет в хоре. Однажды на правительственном концерте иду курить — и встречаю Леню Васильева, который в училище был лучше меня. Высоченный, голубоглазый славянин, похожий на артиста Столярова из «Цирка». «Вовка! — кричит. — Какое счастье! Сам Борис Александрович Александров меня прослушал и, несмотря на лимит 30 лет (Леньке было 33), взял меня! И не вольнослушателем, а прапорщиком! Форму носишь только на концерте, а зарплата — как у военного!»

Прошло время, и мы опять встретились на правительственном концерте. Леня чуть-чуть поправился, а глаза кастрированные. Говорит: «Сколько башляешь?» — «150». — «У меня 400!» И начинает меня унижать: «У тебя квартира какая?» — «Вот в прошлом году получил однокомнатную, 17 метров». — «А я — на Кутузовском, в доме Брежнева, 4-комнатная! Машина есть?» — «Нет». — «А я новую «Волгу» взял!» И тут меня как прорвало: «Лень, завтра будет концерт транслироваться на весь Союз, полстраны посмотрит — это 125 миллионов, и в титрах напишут: «Солист — Владимир Маторин».

Я студентам говорю: «Мы — гладиаторы. Ты поешь в Кремле или на помойке выступаешь — цена одна: нужно победить. Только тогда ты живешь дальше. А нет — надо было вовремя дотачивать мастерство. Кому-то повезет, а кому-то нет».

— Бережетесь перед спектаклем?

— Ухожу в затвор. По телефону не говорю. Князь Гремин в «Онегине» у меня долго не получался. Приходилось перед спектаклем целый день молчать, потому что если хоть слово скажешь — нижнюю ноту не возьмешь.

При батюшке царе в Мариинском театре 4 месяца был отпуск. Кроме того, в Великий пост нельзя было ни вам смотреть, ни нам играть. Кто пел и танцевал во время отпуска, получал волчий билет. Но льготы, который имел артист императорского театра, переплевывали все: и дрова пожизненно, и костюмы, и грим, и парики — все за казенный счет.

— В советское время солисты Большого театра тоже не бедствовали.

— Они успели. Квартиры в центре, дачные участки — куда глаз посмотрит. Во время войны артист Большого театра приравнивался к академику. Мой педагог рассказывал, что в 44-м получал спецпаек. Весь этаж кушал в гостинице «Москва», жил за его счет.

Сегодня народный артист получает гарантированную зарплату 13 тысяч рублей, если нет спектаклей. И еще я заслужил пенсию 11 тысяч.

Моя самая большая награда была — в Театре имени Станиславского и Немировича-Данченко, на девятом году работы, мне дали однокомнатную квартиру на Маяковской. Тысяча сто шагов до моего театра и тысяча сто шагов до Большого, но шагал я 17 лет.

В Большой я пришел в зрелом возрасте, в 43 года, но попал сразу в жилу. Там ведь мало кто приживается. Меня предупредили: ошибку первую сделаешь — остановит оркестр Лазарев и скажет: «У нас появился чудак, который не знает своих ролей!» А второй раз ошибся — он всем покажет, что его тезис был правильный и только я один не знаю, что больше здесь не работаю. В семь часов я начинал гримироваться, потом разрешили приходить к восьми, потому что выход был в 10. Две рубашки менял, насквозь мокрые…

— О соперничестве в балетной среде ходят легенды. А вы сталкивались с агрессией в свой адрес?

— Первые десять лет ни одной обиды не прощал. Мизансцена в «Севильском цирюльнике», когда переодетый солдатом Линдор приходит на постой. Ищут грамоту, что здесь постоя нет. От ужаса все замирают. Выбегают солдаты: «Руки вверх!» Мы стоим. Линдор одного дергает за ус, подходит ко мне — и хватает за причинное место. Не так, чтобы оторвать, но чувствительно! Хотел показать, что он солист первой категории, а я — новая сопля в театре. И улыбается: мол, все видели, как я его сделал?.. У меня первое побуждение — с правой хук, и труп летит в яму. Я две ночи не спал, обдумывал месть — и придумал. Сделал упор на левую ногу, а правой — его коленкой в это же место. Я в рясе, ничего не видно. Если бы я разогнул ногу, он бы упал. Человек ведь считывает с ходу и понимает. Больше меня никто не трогал. В театре, как на корриде, все наблюдают: кто кого?

— Вы пели царя Додона в нашумевшей постановке Кирилла Серебренникова «Золотой петушок». Кажется, ни один спектакль не вызвал таких баталий!

— Серебренников, конечно, драматический режиссер, с музыкой у него не очень, но работать было интересно. «Золотой петушок» — первая русская сказка, запрещенная цензурой. И сегодня, имея проблемы Египта, Израиля, Сирии, можно было такое вытащить! Серебренников придумал этот груз-200 — своих детей в гробах. Танцуя на них, мой Додон приходит в экстаз от Шамаханской царицы…

— Вы даже бороду сбрили для этой роли!

— Да, но для роли это ничего не дает. Внешне по тушке я был похож на Брежнева позднего периода, а лицом — чистой воды Берлускони. Бороду восстановил за полтора месяца. Моей жене нравится, а во-вторых, у меня все роли бородатые. Я участвую в концертах православной музыки. Меня за своего считают, бабки подходят под благословение…

— А еще — густой бас. В дьяконы вас не приглашали?

— Святейший Алексий звал. Он был на концерте на Соборной площади Кремля. Я побежал благословляться. Натыкаюсь на его помощника, митрополита Сергия (Фомина), который сейчас возглавляет Воронежскую епархию. «Владыка, благословите!» — «Ты что, правил не знаешь? — улыбнулся. — В присутствии первого лица мое благословение недействительно». Сквозь толпу он подвел меня к Алексию: «Ваше святейшество, Сусанин-то подошел благословиться на святые дела!» Патриарх меня благословил и сказал: «Хороший концерт! А ведь после архидиакона Розова у нас хорошего голоса не было».

После концерта в Ростове 5 декабря 2008 года едем домой мимо храма. Слышим мощный колокольный звон. Знаменитый Сысой гудит — четыре человека раскачивают это било! Оказывается, преставился святейший…

Один раз в Суздале я на колокольню залезал. Там такие ступеньки! Я боком полз. Звонарь долбанул и сказал: «Микробов не будет два года!» И мне разрешили ударить в срединный колокол. Когда слушаешь «бом-бом» — красиво, да, а когда рядом стоишь — такая вибрация, что хочется нырнуть вниз.

— Любите исполнять духовную музыку?

— Я благоговею перед церковной музыкой. Уже шестой раз выступаю в Новодевичьем монастыре. Там все звучит по-другому. Готовлюсь на День Кирилла и Мефодия спеть свой традиционный маторинский концерт с церковным хором и народными инструментами — весь разлив.

— И напоследок — коронный вопрос Владимира Познера: «Оказавшись перед Господом, что вы ему скажете?»

— Не знаю, что скажу. Когда Раневскую спросили, мечтает она попасть в рай или в ад, она ответила, что в смысле снабжения и климата рай, конечно, лучше, но в плане компании ад предпочтительней.