фото: Сергей Петров

Чистые пруды. «Современник». Зал.

Никаких качелей на сцене и в помине нет. Есть Нью-Йорк, с которого как будто содрали каменную кожу, оставив один остов из разноцветного неона. А внутри его — две квартиры без стен и перегородок — как две параллельные жизни: слева — женская, справа — мужская. На женской уютно: большая кровать, возле — радио на тумбочке, зеркало, в глубине — кухонька с плитой на две конфорки. Мужская совсем не устроена — с походной кроватью, купленной за 8 долларов в Армии спасения, да телефон на полу, по которому звонит хозяин квартиры, присев на край кровати.

— Алло! Могу я услышать Гитель Моску?

— Это я.

— Я видел вас вчера у Оскара в числе еще пока неопознанных личностей. Меня зовут Джерри Райн…

— Это вы? Тот самый, в берете, который весь вечер молчал!

— Я не смог найти в магазине берета, который умел бы рассказывать анекдоты. Я вчера услышал случайно, что вы хотите продать холодильник. Могу я зайти взглянуть?

— На холодильник?

— Для начала хотя бы на него.

Качели мягко качнулись и поплыли. Галина Борисовна, пока идет сцена, тихо говорит ассистенту, что шум города ни в коем случае не должен замолкать. В паузе Чулпан Хаматова придирчиво осматривает свое платье: в зелено-лилово-желтоватую клетку, с юбкой клеш на подъюбнике. Пояс по тонкой талии — статуэтка. Она — танцовщица Гитель Моска.

Вот она влетает в комнату, и все ее движения подчинены четкому ритму: на счет «раз» — вошла, «два» — бросила на постель сумочку, «три» — кинула батман точеной ножкой, еще батман — уже у плиты, а тут звонит телефон — на счет «шесть» берет трубку. «Алло?!» — голос характерный, чуть вздернутый, как и ее брови — что-то чаплинское в них есть.

Из досье «МК»: «Двое на качелях» — легендарный спектакль в истории «Современника» и самой Галины Волчек. Именно с постановки этой американской пьесы в 1962 году началась ее режиссерская биография. Первой парой на качелях стали блистательные Татьяна Лаврова и Михаил Козаков. К сожалению, съемки того спектакля не сохранились — только тонкая пачка черно-белых фотографий. Спустя 53 года Волчек решила вернуться к своим «Качелям».

По радио — драйвовый бит. Обмен телефонными звонками мужской и женской половин, но разговор ни о чем: холодильник какой-то, кровать с клопами… Он — амбициозный юрист на копеечных подработках. В прошлом у него жена и унизительная для мужика зависимость от ее состоятельного папы. Она — танцовщица на вольных хлебах, легкая, чудаковатая. У нее тоже был муж, но «так недолго, что даже не успел сфотографироваться» — это смешно. А не из смешного — язва и два язвенных кровотечения. Качели только начали свой ход с мужской половины на женскую — и на них вдвоем не тесно. Пока.

фото: Сергей Петров

Вторая сцена. Женская половина.

— Вы говорите, что хотите со мной спать?

— Да.

— А я говорю, что не могу с вами спать, потому что у меня есть железное правило — не спать даже…

Волчек из зала: «Кирилл, ты от нее не отрывайся. Это очень забавно — как она реагирует на твои слова. Ну какая женщина из общества, в котором ты прожил много лет, скажет тебе такое впрямую. Давай с момента радио».

Джерри: А давайте послушаем радио.

Это «радио», точнее, несколько фраз, они разбирают по деталям: в разработке психологии отношений, текста и особенно подтекста Волчек равных мало. На это уходит минут 20, но Волчек права — Гитель забавная, трогательная, как ребенок, и открытая, как рана. Упаси бог на эту рану просыпать соль.

— Моска — это специальное имя для сцены. МоскОвич (с ударением на «о») на неоновой рекламе — это слишком длинно.

В ее голосе — россыпь интонаций.

Джерри: Значит, вы сделали себе обрезание, чтобы стать итальянкой?

фото: Сергей Петров

Сцена третья. Женская половина.

Волчек из зала: «Вернись, Кирилл. Непонятно, почему он уходит… Повтори это слово — «подачка»? Понимаешь, она очень сильно попала в него этой «подачкой». Он в памяти вернулся туда, к жене».

Вот качели и начинают свою опасную качку. На них двое или все-таки есть место для третьего, точнее, для третьей — Тэс — бывшей жены Джерри? Да, — думаю я, — это только в геометрическом треугольнике все ровнехонько и просто, а в человеческом — криво/запутанно/перепутанно, и сам черт ногу сломит. А этот черт все качает качели, качает…

Волчек: «Правильно, Кирилл, молодец».

— Я понял, что вся моя жизнь состоит из подачек… Я подачек больше не хочу.

— А чего вы хотите?

— Я хочу заботиться о вас и о вашей язве. Разрешите мне это сделать?

фото: Сергей Петров

Пауза. Зал. Чай.

За 15 минут можно многое узнать. Например, что художник Каплевич сначала предложил Галине Борисовне два радикальнейших решения декорации — одно представляло собой два движущихся вверх-вниз эскалатора, но она, месяц подумав, сказала: «Нет, Паша, ты сделай фишку без… фишки».

— И я придумал как бы стены без стен — только остов со светящимися коммуникациями, — проясняет историю вопроса художник.

Свидетельствую — Нью-Йорк на Чистых прудах смотрится очень эффектно. А Волчек говорит, что на первом этапе репетиций даже распечатала артистам стихотворение «С любимыми не расставайтесь» (стихотворение Кочетова широко известно по фильму «Ирония судьбы». — М.Р.).

— А стихи-то зачем, Галина Борисовна?

— Потому что мне важно было, чтобы между ними всегда был такой мост отношений: когда уходят с репетиций, чтобы думали друг о друге.

Факт из истории: когда Волчек репетировала с Татьяной Лавровой, она связывала актрисе руки ремнем — чтобы та прочувствовала природу язвенной боли. А с Чулпан шла на такие радикальные меры?

— Нет, она сразу схватила образ, поняла его по-своему. Я вообще не оглядываюсь на тот спектакль, но другое дело, что я его посвящаю молодому «Современнику» и своему дебюту. Но не возвращаюсь туда.

— Но вы же помните тот свой спектакль по мизансценам?

— Нет, не очень. Я, может, потому и работаю до сих пор, что не захотела возвращаться и повторять в точности тот спектакль. В Чулпан совершенно другая индивидуальность, и ее слабости другие, чем у Тани. Когда я предложила ей грим и прическу — она спорила, а за брови чуть ли не ненавидела меня. А я знаю, в ней есть талант к чаплиниаде, чего не было в Тане.

— С той легендарной постановки прошло 53 года: изменилась жизнь, а отношения мужчины и женщины вообще упростились. Разве теперь они выматывают друг другу кишки, как эта парочка?

— Суть этих выматываний останется навеки, только может быть выражена в разных формах — бывает, что с ножом, а бывает по Интернету. Вот кто знал, что Интернет заменит все на свете, что люди перестанут писать письма друг другу. У меня, например, рука не поднимается печатать личные письма. Ты права, отношения со временем претерпевают изменения, но суть их все равно не меняется — люди ревнуют, любят.

— Почему на роль Джерри не нашлось актера в труппе, и вы пригласили Кирилла Сафонова — украшение многих рейтинговых сериалов? Я без иронии про украшение. Тем более сериальный формат диктует другое существование актера в кадре, чем на на сцене.

— У нас в театре замечательные артисты, но либо чуть старше, либо моложе. Есть прекрасные, но возьми я кого-то из них — не было бы пары. А эти — пара. Поэтому и была моя мука в выборе. Конечно, меня смущала сериальность, и я с этим боролась. Но Кирилл — он молодец.

Молодец отлично рифмуется с — огурец, борец, боец. Следующая сцена исключительно похожа на схватку борцов.

После паузы. Мужская половина.

Джерри: Детка, объясни, что произошло? Из-за чего ты расстроена? Из-за того, что я не хочу говорить с ней по телефону?

Гитель: Ничего. Хм-м. Садись ужинать.

Джерри: Послушай, Гитель, я тебе уже сказал, что все это давно умерло. Памятник оплачен, я не хочу ворошить эту могилу.

Стоп. Тут начинается такая качка, что только держись. И главное — это уже не спектакль «Двое на качелях» в режиссуре Галины Волчек, а спектакль «Мужчина и женщина» (не путать с одноименным французским фильмом), пьесу для которого никто не писал. НЕ артисты Хаматова с Сафоновым, а ПРОСТО мужчина с женщиной не могут договориться. И не потому, что они хороши/плохи или несговорчивые, а потому, что две принципиально разные СИСТЕМЫ, которые на этой планете по разным вопросам с трудом понимают друг друга. Доказательство тому — на сцене.

Чулпан: «Послушай, ты меня сейчас успокаиваешь, что не будешь говорить по телефону, а у меня нет этого и в мыслях. Я верю людям: если ты мне сказал, что умерло, значит, умерло. Ну не ты, а Джерри…»

Кирилл: «Я не боюсь, я не хочу».

Чулпан: «Нет, ты очень хочешь. И в этом ужас — хочешь и боишься».

И так минут пятнадцать. Волчек молча наблюдает эту борьбу вольным стилем, не вмешивается. Наконец не выдерживает и сипло кричит: «Да он не берет трубку, предполагая, что ей это неприятно (до этого получил телеграмму и выкинул ее на наших же глазах). Чулпан!!! Для него главное, что он влюблен, любит, хочет.

А Чулпан: «Нет, там есть второе дно».

Джерри: «Чего ты хочешь? Мы здесь с тобой как Адам и Ева, нам никто не нужен».

Чулпан: «Нет, не так».

— Чего ты хочешь от меня?

— Я ничего не хочу.

И тут я окончательно запутываюсь — кто спорит: Гитель с Джерри или Чулпан с Кириллом?..

Сцена четвертая. Женская половина.

Кирилл Сафонов, по мужественности которого у экрана телика обмирает женский состав страны, не любит давать интервью. О нем известно, что он женат, имеет 20-летнюю дочь-красавицу, которая работает манекенщицей, и что у него целая коллекция запонок. Он ждет своего выхода в сцену, где пока одна Гитель.

Она в белом пальто с красным воротником — скорченная, то ли пьяная, то ли от боли. Добрела до кухни — пьет. Падает на кровать. Набирает номер: «Можно доктора? Это срочно. Гитель Моска, я у него лечилась. Передайте, что мне очень плохо». И тут входит он — его дела пошли в гору, и он уже имеет респектабельный вид (дорогое пальто/шляпа/перчатки) — и закатывает сцену ревности: «Ты надралась, не дожидаясь Рождества? Кто был тот борец с бычьей шеей?.. А целовала ты его тоже из-за любви к современному искусству?»

— Я его не целовала — это он меня целовал.

Качели делают обморочную петлю Нестерова. А ведь до финала еще далеко. Что будет — с их жизнями, проросшими друг в друга? С прошлым, которое не оставляет в покое настоящее?

Волчек: «Я вас не останавливала потому, что все было правильно».

После репетиции. Гримерка.

— Чулпан, мне кажется, у тебя никогда не было такой роли, как эта.

— Я вообще стараюсь играть роли, которых у меня не было никогда. Скучно повторяться. Это прекрасная пьеса, и она прекрасна именно тем, чего нет в сегодняшнем дне. Это как глоток воздуха.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, что в современном мире могут быть такой высоты отношения. Есть высшая тема, которая нужна и мужчинам, и женщинам одинаково. И эту роль я посвящаю первому директору фонда «Подари жизнь» Гале Чаликовой. Это совершенно невероятная женщина, которая три года назад умерла от рака. И Галя была именно таким человеком, как Гитель, — в любой темноте видела свет, когда его не видел никто. Для меня это спектакль-посвящение.

— Ты всегда репетируешь на полную катушку?

— С Галиной Борисовной невозможно по-другому. У меня в жизни не было режиссера, такого как Волчек, которая каким-то одним актерским петушиным словом может объяснить суть.

— Что значит «петушиное слово»?

— Ну, например, она говорит: «Что бы ни было, Гитель все равно остается танцовщицей и ей надо подкачать мышцУ». Любой бы другой режиссер испугался, спрятал бы все эти театральные приспособления, а Галина Борисовна вытаскивает — это же счастье. А если еще и повезет, то показывает.

— Что это за история про вашу борьбу за брови? Кстати, брови-то чудные.

— Да нет, на фотографиях у Татьяны Лавровой брови, совершенно как у Марсель Марсо, такие абсолютно театральные домики — видимо, в те годы это был новый тренд. А я не понимала, как современные зрители будут смотреть на две нарисованные на моем лице линии, если 99% из них не знает, кто такой Марсель Марсо. Поэтому мы искали парик, брови.

— Вопрос о партнере. У него небольшой театральный опыт, зато большой сериальный. Вот как вы…

— Нам было сложно. Причем обоюдно: мне с ним и ему — со мной, однозначно. Мне даже кажется, что я для него была страшнее, чем он для меня. Потому что я такой театральный шахтер, который очень редко выбирается на экраны.

— Да у тебя, кажется, и нет сериалов?

— У меня были художественные сериалы, но в чистом виде — ни одного. И я думаю, что ему я… испортила жизнь на какое-то время.

— Хорошо, что ты говоришь в прошедшем времени.

— Я очень на это надеюсь.

— Хочу вернуться к твоему фонду: если бы ты не была знакома с его основательницей Галей Чаликовой, твоя героиня была бы другой?

— А я вообще не знаю, какой бы она была. Ведь то же самое у Кирилла, то есть у его героя, — он долго пытался общаться с ней как с обычной женщиной — с претензиями, с ревностью. А я ему пыталась объяснить, что она другая. Таких, как Галя Чаликова (или Гитель), Бог посылает на землю раз в тысячу лет. Сколько живу — это для меня единственный за 40 лет пример совершенно мною необъяснимого существования. Расскажу историю, мою любимую.

Когда фонд начал набирать обороты, у меня после спектакля здесь каждый раз собирались толпы с письмами, просьбами. Кому-то действительно нужно было лечить детей, а кто-то надеялся вернуть квартиру, получить прибавку к пенсии. Но самым пиком стала женщина, которая кинулась передо мной на колени, зарыдала: «Помогите, ради бога, моей дочери, помогите ей забеременеть». Я стояла над ней, хлопала ресницами и спрашивала: «Каким образом я могу помочь ей забеременеть?» Через день я пришла в фонд и со смехом начала рассказывать эту историю — мол, уже все, зашкаливает до абсурда. Галя стоит рядом, и у нее (я не шучу) наворачиваются на глаза слезы: «У человека горе. Как ты можешь, смеясь, об этом рассказывать?» — «Галя, ну мало ли сумасшедших, это же абсурд!» Галя каким-то образом нашла эту женщину, нашла деньги у спонсоров, чтобы ее дочери сделали ЭКО. Правда, потом дочь сказала: «А я не хочу никакого ребенка. Это к маме». Но Галина реакция тогда меня просто свела с ума — как я посмела улыбнуться над тем, что кому-то сейчас плохо. Так что, разбирая роль, я поняла, что Гитель из этой породы: помочь Джерри, его жене…

— Знакомство с этими людьми насколько тебя изменило — если это можно измерить в градусах?

— Ты что?! Я сейчас совершенно другой человек. У тебя нет стольких доказательств, что люди абсолютно прекрасные, отзывчивые, щедрые и добрые, как у меня. А у меня — стопроцентные.

— А как это совмещается в тебе: эгоистичность профессии (как закон) и то, о чем ты говоришь? Тебе это мешает?

— Мне помогает, потому что есть ощущение совершенно другого полета в профессии. Все критерии, которые созданы критиками, зрителями, премиями, — сомнительны: что переживать — прошел ты или нет в какую-то номинацию? Для меня нет теперь этих планок. Равняться на большинство — страшно, категорически неприемлемо. Так я равняюсь на важных для меня людей. Послушай, если раньше у нас выздоравливали 7 детей из 100, то сейчас выздоравливают 80 и начинают нормальную жизнь, рожают нормальных детей. И если бы не было людей, как Галя, а не я, позднее к этому подключившаяся, то не было бы ничего.