фото: Геннадий Авраменко

— Данила, с одной стороны, ты словно отказываешься от статуса звезды, называя себя «обыкновенным человеком». С другой — собираешься выступать в таком качестве на сцене Александринки и Большого театра. Так чего в этой авантюре больше — скромности или наглости?

— Если говорить обо мне как об артисте, который снялся в каком-то количестве популярных фильмов, то, наверное, я и правда не самый рядовой гражданин. А перед этой мечтой, перед масштабом музыкального представления, его технологической и художественной сложностью, наконец, перед этой музыкой и каноническими исполнителями этих песен — я самый обыкновенный человек. При этом я понимаю, что выйти на сцену Большого театра с подобной программой — это, безусловно, наглость. Но мы делаем не рядовой концерт, а музыкальное представление, которое полностью — начиная от постановочной части, декораций, света и кончая музыкой, вокалом, исполнением — состоит из технически довольно сложных элементов. У нас нет помещения, подобного, например, лондонскому Альберт-холлу, но что Александринский театр, что Новая сцена Большого полностью адекватны нашим художественным задачам.

— К слову о репертуаре. Почему именно Фрэнк Синатра, Нэт Кинг Коул, Тони Беннетт и Дин Мартин?

— Так получилось, что в 93-м году в моей семье появился однокассетный магнитофон Sony. По тем временам — абсолютный шик. К нему прилагались четыре кассеты производства BBC: Лайза Минелли, Луи Армстронг, Фрэнк Синатра и Лучано Паваротти. Мама ставила мне эту музыку на ночь, я ее слушал, и она стала в меня попадать. Более того, она стала везде меня сопровождать. Фильм ли я посмотрю американский вроде «Касабланки» или «Римских каникул». Или поступлю в класс-центр Казарновского, где воспитание построено в том числе и на восприятии такой музыки. Даже в кадетском корпусе я так или иначе к ней возвращался. И когда я связал свою жизнь с тем, чем занимаюсь до сих пор, я вдруг понял, что очень хочу петь. Хочу так, как хочет любой человек, который на самом деле петь не умеет.

— Отличная новость для тех, кто собрался на твой концерт!

— Нет, сейчас я работаю с двумя педагогами по вокалу практически каждый день и по нескольку часов. Но когда первый раз осознал, что хочу исполнить эти песни, — а было это на первом курсе театрального, то есть 13 лет назад, — я даже не понимал, как к этому подступиться. Просто мечтал. И эта мечта не исчезла со временем. Как-то я рассказал о ней своему другу, известному эстрадному певцу Филиппу Киркорову. Он ответил: «Бери и делай. Иначе ты так и будешь искать отговорки, почему это невозможно». Я его послушал, но продолжил заниматься съемками в фильмах. Пока в определенный момент в моей жизни не случился благотворительный концерт в поддержку центра обучения и реабилитации аутистов «Антон тут рядом». Это была абсолютная авантюра, которую поддержал Леша Гориболь — замечательный пианист, с которым мы исполнили советские хиты 60-х годов. С моей стороны это было ужасающее по качеству исполнение, самый первый любительский опыт. Но психологически первый шаг был сделан. После этого мы снова поговорили с Филиппом и начали подготовку к проекту. Пообещали выделить себе на подготовку год. Брать столько репетиций, сколько потребуется, найти ту площадку, которая действительно подходит, — чтобы это прозвучало. И я очень благодарен Филиппу за поддержку.

— Раз ты сам себе придумываешь концерты, то, выходит, роли в самых шумных российских фильмах не способны полностью насытить творческие амбиции.

— Насыщение и правда неблизко. Более того, у меня то и дело появляется паническое чувство, что я многого не успеваю. Что есть какие-то места, где интересно, а меня там нет. Например, у меня в голове есть несколько историй, и я чувствую, что надо их срочно разрабатывать. Искать деньги, партнеров. А вместо этого я полностью отдаю себя выступлению в Большом театре. И это не считая моего продюсерского проекта — комедии Павла Руминова «Статус: свободен», который тоже требует внимания. Поэтому те идеи, которые роятся в голове, приходится пока откладывать, надеясь, что их не реализует кто-то другой, потому что все идеи на самом деле на поверхности.

— Есть какая-то ирония в том, что человек, у которого нет ни минуты свободного времени, берется за проект под названием «Статус: свободен».

— Название мы взяли из социальных сетей. Это настоящий статус нашего героя на момент начала истории. А дальше он предпринимает отчаянную попытку этот статус изменить.

— А чем тебе не нравится статус актера? Почему ты рвешься то в певцы, то в продюсеры? Еще чуть-чуть — и подашься в режиссеры.

— Мысли о режиссуре действительно есть. А что касается работы с Пашей Руминовым — мне всегда хотелось сняться в фильме, где главным аттракционом были бы артисты. Таком во всех смыслах актерском кино, в основе которого была бы история, способная удержать зрителей. И когда Паша рассказал свою идею, я вскочил и заорал: «Хочу это спродюсировать!» Как я буду это делать, кому буду звонить, я еще не понимал. Просто знал, что это надо сделать.

— Раз возникает потребность в чисто актерском кино, значит ли это, что тебя не устраивает то, как тебя используют остальные режиссеры?

— Я с большой благодарностью отношусь к режиссерам, с которыми работал. Если я понимаю, что в основе предложения ко мне либо эксплуатация моего образа, либо пропаганда, либо заказуха, я попросту не соглашаюсь. Так что у меня были всего один-два фильма — и то я снялся в них лет в 18, — в которых не стоит искать особого наполнения. Все остальные в той или иной степени мне интересны.

— Сейчас кажется, что ты всегда был при хороших ролях. А ты помнишь тот момент, когда все завертелось по-настоящему?

— Наоборот, после «Гарпастума» мне полтора года предлагали сняться в основном в одних только длинных сериалах. Не знаю почему, но я отказывался. Наверное, во многом благодаря Алексею Алексеевичу Герману, который мне дал почувствовать разницу. Показал, что есть такое кино, где можно думать не о выработке, а о более важных вещах. И, конечно, Лев Абрамович Додин — с его театром, спектаклями, школой. Потом возник «Мы из будущего», в который я тоже поначалу не очень верил, но режиссер Андрей Малюков нашел правильные слова и убедил меня это сделать, за что я ему благодарен. Дальше опять была большая пауза. У меня были проблемы с работой, деньгами — со всем. А потом случилась «Мишень», а после этого пошли «Весельчаки», «Шпион», «Духless», «Легенда №17», теперь «Экипаж».

— А еще ты снялся в Голливуде, в «Академии вампиров». Правда, уже не так успешно.

— Я понимал, что есть акцент, происхождение, огромная конкуренция с прекрасными американскими актерами. Там и без меня все нормально! Но попадание в фильм, где ты играешь не русского дебила, роли которых мне предлагают по сей день, а романтического героя, — хорошее начало. И потом, если бы не этот фильм, я бы не встретился с режиссером Джо Райтом и оператором Шеймасом Макгарви. Наконец, не поработал бы с Кирой Найтли.

— Дружба с Джо Райтом принесла тебе приглашение сняться в рекламе Chanel, но твои пробы к «Питеру Пэну» перед американскими продюсерами он отстоять так и не смог.

— Для меня это повод еще больше работать. Учить английский. И быть максимально мобильным, чтобы не упустить следующую возможность, когда она представится. Я не закрываю для себя Голливуд. У меня очень хорошая команда менеджеров в Америке и Англии, которые постоянно держат со мной связь. Мне это интересно.

— У тебя есть этот азарт — быть номером один?

— Если я скажу, что все это суета и не важно — стараться быть на лидирующих позициях, — то я либо трепло, либо лицемер, либо дурак. Конечно, я об этом думаю. Не из-за алчности или амбиций. А из-за того, что это дает возможность выбора — большего количества встреч с интересными людьми, с которыми можно сделать что-то интересное. Что-то, что может превратиться в художественное высказывание. Не важно, в музыке, кино или театре. Хотя с театром, пожалуй, дела обстоят лучше всего. Спасибо моим учителям, которые дали мне возможность в моем возрасте уже сыграть таких персонажей, как Фердинанд, Лопахин, и приступить к репетиции Гамлета.

«Мне хорошо знакомо ощущение тревоги»

— Лопахин — интересный персонаж.

— Грандиозный. Для меня это самый трагичный персонаж в «Вишневом саде». Гораздо трагичнее, чем семья Раневских. Затравленный, обреченный, сломанный психологической травмой человек. Он сын раба. И навсегда останется сыном раба. Он помнит, как ходил босиком. Как пороли его отца и деда, не пускали их даже на кухню. Вся его жизнь — борьба с рабским наследием. Борьба за свободу. Поэтому он и не может жениться на Варе, которую действительно любит…

— Все-таки любит?

— Конечно! Я не знаю, откуда взялась интерпретация, что он влюблен в Раневскую. Где это в пьесе написано? Когда она говорит: «Не плачь, мужичок, до свадьбы заживет», — она на самом деле имеет в виду: «Не бойся, чувачок, актеришка, раб, — сыграешь свою пьеску». По сути, ничего приятного она ему не сказала. И он это запомнил и дал себе обещание, что когда-нибудь эта женщина будет смотреть на него по-другому. И он это сделал. Когда Раневская возвращается из Парижа, Лопахин говорит: «Вы меня не узнаете? Это я — тот человек, которому вы утирали кровь из носа». И да, я мужик. Но у меня теперь жилетка и ботинки. И я все равно уничтожу этот сад и это имение. Но я вам помогу, потому что благодаря вам я стал тем, кем стал. Поэтому соглашайтесь на то, что я предлагаю, берите деньги и… уезжайте в Париж со своим любовником.

— Все равно довольно неприятный тип.

— Но когда мы видим в третьем акте, как он сходит с ума от того, что купил имение, как кричит, что построит здесь новую жизнь, — в этот момент он абсолютно искренен.

— И все же Варю он бросает.

— Ну не может он просыпаться с женщиной, которая будет на него смотреть глазами этой семьи! И у него уже своя, новая жизнь, в которой Варе нет места.

— А откуда ты, человек, который производит впечатление абсолютно благополучного, черпаешь в себе лопахинскую трагичность?

— Конечно, у меня все хорошо (долгая пауза. — Н.К.). Но иногда случаются определенные моменты, которые говорят об обратном. Моменты одиночества, бессилия, разочарования, ощущения собственной профессиональной неполноценности. Многие не поверят: да ладно, ездишь на хорошей машине, живешь в нормальной квартире, много работаешь и сейчас будешь нам заливать, что тебя волнует кризис на Украине.

— А тебя он волнует?

— Я как артист очень счастлив в своей профессии. Но есть еще я, который живет в этом обществе и в это время. И тут все несколько сложнее. Мне действительно впервые стало страшно не оттого, что кто-то из моих близких серьезно заболеет или ему упадет на голову кирпич, а из-за внешних факторов. Из-за того, что мы стоим на пороге беды. А война — это всегда беда. Но и без этого мне хорошо знакомо ощущение тревоги. Страха за собственные идеалы, семью. За то, что все рухнет. Останешься не у дел. Что все это вдруг никому не будет нужно. Такое случается. И это очень болезненно. Но я и правда не хочу соревноваться с кем-то в трагизме. Я действительно счастливый человек.

— А что насчет борьбы Лопахина за свободу? Тебе знакомо это состояние?

— Я так скажу: я в свободу верю. Другой вопрос, что нельзя путать свободу с беззаконием. Но я убежден, что свободу ни в коей мере нельзя ограничивать. Это губительно. И тому масса примеров в истории. Я верю в свободу творчества, верю в свободу вероисповедания, верю в свободу слова, в конце концов, в свободу сексуальной ориентации, даже если это послужит поводом снова заговорить о том, что я гей. Я считаю, что без свободы человек не может ни существовать, ни полноценно развиваться.

— А что такое свобода?

— Когда тебя ничего не сдерживает. Когда ты чувствуешь внутренний покой в общении с самим собой. Когда на любой поставленный себе вопрос можешь ответить прямо и честно. И поэтому когда нам говорят: «Зачем вы лезете в Большой театр? Да на этой сцене Вагнера надо исполнять, а не Синатру!» — это тоже проявление несвободы.