фото: Геннадий Черкасов

 «Я думал, что глупо состариться в кадре футбольной передачи»

— Василий, в ролике про Английскую премьер-лигу вы говорите, что главный тренер «Челси» Жозе Моуриньо является лучшим футбольным комментатором, даже не практикуя в этой профессии. А вы ведь тоже — лучший актер, чем многие из тех, для кого эта профессия основная?

— Если ты снялся в кино, ты не стал актером. Я — человек, который снимался в кино. Я — журналист. И не считаю нужным себя как-то еще позиционировать. Люди нашей профессии как баба Ванга, мы про себя судить не можем. Наш взгляд направлен вовне. Так что сам для себя я — поставленный вопрос.

— Лет 20 назад вы ставили себе вопрос, кем будете в 42 года?

— Я тогда думал, что глупо состариться в кадре футбольной передачи. Досидеть до седин на одном и том же месте. Хотя сейчас я понимаю, что заниматься всю жизнь одним делом — это очень круто. Да разные виды деятельности легко удается совместить. Наверное, это означает, что работа не заняла доминирующего места в моей жизни. Все-таки людям, для которых я комментирую футбол, главные мои таланты неизвестны.

— И какие они, эти таланты?

— Самый главный, которым меня наградила природа или Господь, в которого я не верю, это талант дружить. Я плохой сын и брат, а друг я очень хороший. Я умею находить интересных людей, умею находить с ними общий язык. Причем не для каких-то будущих проектов. Проекты сами рождаются! За столом, за разговором. Не специально же я попал в спектакль «День выборов». А он идет уже десять лет. Фильм опять же… Кстати, ребята из «Квартета И» собираются снимать вторую часть. Я читал сценарий, это очень смешно.

— Насколько вам трудно было влиться в актерскую жизнь?

— Я с удовольствием вспоминаю время, когда мы начинали репетировать спектакль «День выборов», хотя оно для меня было тяжелым, причем физически. Я тогда вел реалити-шоу «Голод». Это была ежедневная работа. Приходилось приезжать к трем часам ночи на студию, чтобы начитать текст. А работа в три ночи — это не поздно лег и не рано встал. И параллельно мы репетировали спектакль. И еще основная работа вообще-то. Легко не было точно. Да, человек я довольно наглый и, судя по всему, не лишенный харизмы. У меня за спиной долгий период работы в прямом эфире. Но! Там я до пояса. Сидишь, руками машешь. А тут ты весь на сцене. И надо ходить, куда-то себя девать. Вокруг профессиональные актеры, которым скажешь: вот, то, что нужно! И они понимают, что именно они сделали правильно, запоминают. А я-то нет. Молодец, говорили мне, так и делай.

А как? Что я сделал? А уж премьеры я как боялся, вы не представляете! Накануне я улетел в Берлин, где снимали реалити-шоу. Вернулся в Москву днем и по пути из Шереметьево попал в знаменитые пробки на Ленинградке.

В театр я приехал за час до премьеры. Не пимши, не жрамши. Есть за час до спектакля нельзя, потому что у сытого человека замедляются все реакции. И вот стою я, невыспавшийся и голодный. Подходит ко мне Валерий Баринов, который играл генерала: «Что-то тебя колбасит». Ну а как вы хотели? «Могу, — говорит, — дать тебе совет. Нас в институте первым делом учили: главное, ничего не играй. Просто говори и просто ходи». Интересно, думаю. Вы-то, Валерий, народный артист. А я-то куда так уйду? Проходит пять минут, смотрит на меня Нонна Гришаева: «Что-то у тебя глаз какой-то странный. Вась, один простой совет. Нас в Щепке на первом курсе учили: главное, ничего не играть». Тут я уже задумался. Два человека разного возраста, разного опыта, разного пола и из разных институтов, и оба говорят одно и то же. Видимо, в этом что-то есть. Сейчас, когда прошло 10 лет, я, конечно, уже могу понять, где и как я сделал хорошо. Но все равно каждый раз — это новый вызов.

«Даже если будешь круглыми сутками убиваться на тренажерах, не факт, что из тебя получится Елена Вайцеховская»

— Значит, можно научиться быть хорошим актером? Или все-таки без таланта далеко не уйдешь?

— Я вам отвечу спортивной фразой про то, что в хорошем спортсмене 10 процентов таланта, остальное — труд. Вот только подавляющее большинство людей ее неправильно понимают: если много будешь работать, из тебя обязательно что-то получится. Это не так. Если не дано человеку, то это не исправить. Даже если ты будешь круглыми сутками убиваться на тренажерах, из тебя не факт, что получится Елена Вайцеховская или Галина Прозуменщикова. На самом деле, эта фраза значит: сколько бы у тебя не было таланта, чтоб его реализовать, работать надо в 10 раз больше. Вот сколько в тебе есть, умножай на десять и работай. Хотя, конечно, сравнивать спорт и творчество неправильно. Все-таки в спорте труд выражается в количестве пролитого пота, а у актеров, журналистов, писателей — это работа душевная больше. Я, кстати, чем дольше живу, тем больше думаю о том, что не случайно раньше актеров внутри церковной ограды запрещали хоронить. Журналистов тогда не было, а писателей — единицы. Но все мы одним миром мазаны. На этой работе приходится сильно душу мочалить. Есть в ней и лицедейство, и лицемерие, есть и очень странный прагматизм.

Вот взять эту шумнейшую историю про расстрел редакции французского карикатурного журнала. Я думаю, что эта история совсем не про свободу слова и не устройство общества. Смысл ее в том, что наказание может тебя настигнуть, в том числе, злое или незаконное. А журналист, будь то карикатурист «Шарли Эбдо» или спортивный журналист, понимает, что может огрести за то, что делает. И ты сам решаешь, идешь ты на этот риск или нет. Можешь ты гарантировать свою защиту или нет. Мы — одна из самых убиваемых профессий. Мне ребят очень жаль, и ничего, кроме осуждения, нет у меня по отношению к тем, кто их убил. Но тем не менее, они не смогли соразмерить риск, на который они идут.

— Говоря сейчас про риски и наказание, вы имели в виду и себя тоже? На вас ведь тоже покушались.

— Да, однажды меня кто-то пытался убить, и я до сих пор не знаю, кто… А потом у меня был серьезный конфликт с футбольным клубом ЦСКА, и я полгода ходил с охраной, потому что мне постоянно поступали угрозы.

— Это могли быть провокации?

— Наверное, могли. Не было такого, чтобы я входил в подъезд, в меня чуть не воткнулся топор, я обернулся и увидел, как президент футбольного клуба ЦСКА говорит: «Боже мой, я промахнулся».

Нет, конечно! Но когда ты предпринимаешь меры для своей защиты, то анализируешь, откуда может прийти угроза. Я никого не хочу обвинять. В конце концов, я все это пережил, потратил, кстати, тьму денег, потому что охрана стоит очень дорого. Я очень жалею только о том, что на это ушли эмоциональные силы моих родных.

фото: Геннадий Черкасов

— Возвращаясь назад, поступили бы также и все равно опубликовали бы в «Советском спорте» про договорной, на ваш взгляд, характер матча между «Ростовом» и ЦСКА? Или нервы родных стоят того, чтобы промолчать?

— Я не мог поступить иначе. Меня перестали бы уважать люди, мнение которых для меня важно. Это был жизненный вызов, который я не мог не принять. И я очень благодарен «Советскому спорту», который со мной пошел до конца. Это был, кстати, очень редкий случай, когда журналисты выигрывали дела по вопросам о клевете. А мы выиграли во всех инстанциях.

— Самоуважение тоже бы пострадало?

— Знаете, год назад я весил 230 кг. И вот это очень сильно било по моему самоуважению. Хотя я с этим спокойно жил. Сам с собой человек всегда может примириться.

— Со стороны вы производите впечатление доверчивого человека, который не раз в своей жизни обжигался.

— Здесь я тоже могу привести пример из жизни. Первый пик проекта «Футбольный клуб» пришелся на чемпионат мира 1998 года, и важной частью этого проекта был журналист Савик Шустер, который давно не работает в России. С ним было очень интересно, но ровно год спустя Савик провернул интригу, в результате которой меня не стало в федеральном эфире. Меня убрали из «Футбольного клуба», да собственно тогда на НТВ вместо этой передачи появилась программа «Третий тайм». Сейчас я рассказываю это не для того, чтобы свести с ним счеты. Просто именно тогда я впервые задумался: а что я сделал неправильно? Неужели я теперь должен с опаской относиться к людям, с которыми мне интересно? Я решил для себя, что не должен. На телевидении работают очень амбициозные люди, и столкновение амбиций неизбежно.

— Вы прощаете такие вещи?

— Я очень вспыльчивый, чрезвычайно обидчивый, но отходчивый.

*В моей семье двое репрессированных: отец деда и брат бабушки*

— Василий Уткин как человек обидчивый может заплакать?

— Могу заплакать, не потому что обидчивый, а потому что сентиментальный. Когда кино смотрю. К примеру, сцену из сериала по Солженицыну «В круге первом». Речь идет о политических заключенных, инженерах, изобретателях, которые работают над проектами по заданию сверху. Свидание мужа с женой. Мужа играет Игорь Скляр, жену — Инна Чурикова. Он ей говорит, что его обещали отпустить, если он изобретет специальный прибор, который в дальнейшем будет помогать сажать людей и дальше. Он решил отказаться. И тут она ему начинает рассказывать о своей жизни. О том, что ее выгнали с работы, что с ней не разговаривают соседи, что ей пробили гвоздем все кастрюли… Посмотрите эту сцену. Я не могу смотреть ее без слез.

фото: Геннадий Черкасов

— Виной тому гениальная игра актеров или просто тема глубоко вас трогает?

— В моей семье двое репрессированных: отец деда и брат бабушки. Совершенно разные люди. Прадед — колчаковский офицер, его расстреляли. Брат бабушки из рабочей семьи, советский офицер, дважды побывавший на приеме у Сталина. Его тоже расстреляли.

Я тут узнал, что существует проект «Последний адрес». Ты можешь узнать, из какого адреса репрессированного человека увели и повесить на этом доме табличку. Но проект пока только в Москве существует, а семья прадеда тогда жила в области. А вот брата бабушки уводили с Тверской. Только он был подполковник НКВД, и хотя нет никаких свидетельств о том, что он сам убивал людей, я до сих пор так и не понял, надо ли вешать эту табличку. Наверное, мне надо о нем побольше узнать, чтобы решить для себя этот вопрос.

«Говорю себе, что еще немного, еще минус килограммов 15 — и глядишь, зафигачим с какой-нибудь славной девушкой двойню!»

— Вы чем только не пробовали заниматься в жизни. Остались еще какие-то нереализованные планы?

— Когда-то очень давно я хотел оказаться журналистом на войне. Когда я начинал работать не телевидении, трудно было найти профессионального репортера, который бы там не побывал. Стыдно было не получить этого опыта. Я просился… Но меня просто не послали. И потом к тому времени я уже стал футбольным комментатором. Сейчас я не ставлю себе никаких конкретных задач. Я потому так много попробовал, что никогда их перед собой не ставил. Просто поступало какое-то предложение, и я на него реагировал. А любая задача — это ограничение. Мне очень повезло в жизни, я никогда никуда не пробивался, я — баловень судьбы. Я человек удачливый, но не счастливый. В профессиональном плане я ничего большего не хочу. Я хочу счастья.

— А счастье — это что?

— Я не знаю… Говорю себе, что еще немного, еще минус килограммов 15 — и глядишь, зафигачим с какой-нибудь славной девушкой двойню! И тут же думаю: а что я буду делать с этой девушкой и с этой двойней? Чего-то точно не хватает, а чего? Пойди, разберись. Завидую людям, которые живут в мире с собой. Я глубоко убежден, что абсолютно ничего важнее любви и дружбы в мире нет. И в любой момент готов отказаться от всей своих профессиональных достижений ради одного или другого. Дружба у меня есть. Любви нет. Кстати, я знаю много случаев, когда наоборот, есть любовь, но нет друзей. И они не счастливее, я считаю. Выбирать между двумя этими вещами я бы не стал.

— Вам тяжело влюбиться?

— Я уже давно не влюблялся. Но когда это со мной случилось, это было прекрасно. Большая любовь в моей жизни была только одна. Сейчас у нее семья, дети и она очень счастлива. Я только жалею, что мы совсем не видимся, только переписываемся. Она очень хорошая. Знаете, я ведь за нее практически не сражался. Тогда, в 2006-м я уехал на чемпионат мира в Германию. Я знал: когда вернусь, мы, скорее всего, не будем вместе. Помню, мы закончили последний эфир, я вышел из студии и побежал. Я рыдал. Я мог целый месяц закрывать на все глаза, писать ей эсэмэски, но наступил момент, когда я понял: завтра я приеду домой, и я один…

Мы расстались по хорошему. Конечно, я пытался все вернуть. Придумал одну вещь, не сработало. Придумал другую, опять не сработало. Потом я вспомнил, что моя подруга любит группу «Агата Кристи». Ребята из «Квартета И» тесно общались с братьями Самойловыми. Я поехал к ним, все рассказал и попросил сыграть персональный концерт. Я понимал, сколько это будет стоить, понимал, что будет тяжело, но я потяну. Не вопрос, сказали братья. Я снял целый ресторан, пригласил свою подругу на ужин. Лето. Понедельник. Единственный накрытый стол в ресторане. Свечи. И тут на сцену выходит «Агата Кристи». Целый час они играли нам акустический концерт. Денег, кстати, с меня они не взяли…

— И даже это не помогло…

— Да, жизнь — не шоу-бизнес. Вскоре она познакомилась с тем парнем, который сейчас составляет ее счастье. Ничего, кроме добра, я ей не желаю.

Вообще, в момент расставания с любимой женщиной приходит такое сумасшедшее напряжение личности, что в итоге это получается даже во благо. Потому что нигде больше ты подобных эмоций не переживешь. Ты не поймешь, на что ты реально готов. О том, что она вышла замуж, узнал случайно. Помню, в тот день я посмотрел фильм «Остров». И то ли из-за впечатлений от фильма, то от понимания, что нашей истории действительно конец, я две ночи вообще не спал. И сонливости никакой не чувствовал. Что-то делал, что-то даже писал… Апатия у меня после расставания была чудовищная! После этого я года три на женщин смотреть не мог. Именно тогда я растолстел сильно. Немало людей знают, про какую девушку я говорю. Но называть ее имя я не буду…