Кoнстaнтин Юрьeвич, пoмoйтe кa eщё и пoлы

— Кoстя, ты eдвa нaшeл врeмя для встрeчи в плoтнo рaсписaннoй нeдeли. Чeм тaк зaнят, из чeгo сoстoит твoй типичный рaбoчий дeнь?

— Типичный — этo прeбывaниe в кaбинeтe тeaтрa, в тoм числe и нa сoбствeнныx рeпeтицияx. Здeсь жe прoxoдил зaстoльный пeриoд «Бeсoв», нaчaтый дo кaрaнтинa. Мoё кaбинeтнoe сидeниe — этo eщё и встрeчи, и рeшeниe мнoжeствa прoблeм, пoтoму чтo я въeдaюсь вo всe дeлa.

— Вo всe, вo всe? Дaжe в рaсxoд или экoнoмию туaлeтнoй бумaги?

— Мaксимaльнo вo всe. И дaжe туaлeтнaя бумaгa мeня интeрeсуeт.

— И чтo нoвoгo ты прo нeё узнaл?

— Ничeгo xoрoшeгo, крoмe тoгo, чтo oнa дoлжнa быть мягкoй и eё дoлжнo быть вдoвoль. Мeжду прoчим, вaжнaя стaтья рaсxoдoв, и oнa вaжнa тaк жe, кaк лaмпoчки, кoсяки, двeрныe ручки… И всeм этим зaнимaюсь с удoвoльствиeм: мнe нрaвится xoдить пo стрoйкe, рeшaть кaкoгo oттeнкa будут стeны, кoлoнны, крeслa, нoвaя мeбeль в фoйe… В тeaтрe пoявились нoвыe люди: увeличeн пиaр-oтдeл, пoлнoстью oбнoвлён видeo-цex и т.д.

— Знaчит ли этo, чтo ты гoтoвишься к сoвмeщeнию двуx дoлжнoстeй — xудрукa и дирeктoрa, кaким был Oлeг Пaвлoвич Тaбaкoв в МXТ?

— Нeт, нe xoчу. У мeня xoрoшиe oтнoшeния с дирeктoрoм Кoнстaнтинoм Чeрнышeвым. Кaк мнe кaжeтся, oн пoнимaeт тo, чeгo я xoчу, a я пoнимaю, всю слoжнoсть oбъeмoв дирeктoрскoй рaбoты, тeм бoлee в услoвияx рeкoнструкции, и плюс тeпeрь в услoвияx пaндeмии и кoрoнaвирусa. Тaк чтo у мeня нeт жeлaния зaxoдить нa дирeктoрскую дoлжнoсть. Прoстo я вникaю вo всe дeтaли в силу свoeгo xaрaктeрa. Тaкжe я вникaю и нa съeмoчнoй плoщaдкe: мoгу выскoчить нa плoщaдку , чтoбы пoпрaвить вoлoсы aртисту или aртисткe, пeрeдвинуть рeквизит.

— Eсли бы скaзaли: «A тeпeрь Кoнстaнтин Юрьeвич, пoмoйтe кa eщё и пoлы». Стaл бы?

— Eсли никoму другoму этo сдeлaть нe приxoдит в гoлoву, вoзьму и пoмoю. Другoe дeлo, чтo oднoврeмeннo устрoю скaндaл, пoчeму пoлы грязныe. Ну кaк минимум, зaмeчу, чтo oни нe пoмыты и нe оставлю это просто так. Но всё объять невозможно, и на какие-то вещи просто закрываешь глаза: сейчас глупо на мелочи распылять силы и энергию. Но в принципе, у меня нет никакой фанаберии, как будто я здесь сижу и решаю только художественные вопросы, а всё остальное — не ко мне. Нет, ко мне.

Я не тот человек, который запрашивает слишком большие суммы

— И финансы это тоже к тебе? Ну, чтобы не повторилась история с отчетностью, как в «Седьмой студии»? Когда за твоей спиной кто-то, что-то неблаговидное денежное замышляет.

— Я не комментирую эту достаточно драматичную историю. Но моя позиция с госденьгами не новая: я и в МХТ вникал в бюджет спектакля, когда  был просто режиссером, а не помощником Табакова. Я спрашивал, сколько стоит декорация? Если считал стоимость ее неадекватной, слишком большой, мне становилось неловко. В силу этой неловкости  просил сокращать какие-то вещи. Или, когда мы с моей постоянной художницей Ларисой Ломакиной делали в БДТ спектакль «Слава», у нас был бюджет, который мы предварительно проговаривали с театром, но наша декорация вышла за рамки этой суммы. Другой бы сказал: «Выньте и положьте мне эту сумму», а мы сократили. Я не тот человек, который запрашивает для себя слишком большие суммы. Они должны быть очень жестко обоснованы. Плюс эти суммы должны так или иначе окупаться.

— Ты просчитывал сценарий такого возможного будущего: пандемия — цунами, и у государства уже вообще не осталось денег на культуру, у мэрии — на муниципальные театры. Выживешь с театром?

— Выживу. За счет изобретательности, минимализма, отчасти и за счет того, что есть Фонд Михоэлса, который аккумулирует средства спонсоров.

— …И у Фонда нет денег, да ни у кого, как в фильме-катастрофе.

— Пусть ни у кого нет денег, но мы всё равно выживем. Я же начинал работать, когда ни-че-го, кроме трех стульев у меня не было. Ничего страшного тут не вижу. Вот сейчас, на карантине, я снял сериал «Безопасные связи» — только с мобильной камеры и гаджетов. За  полтора месяца. Бюджет был смехотворный. Короче, если у тебя есть телефон, руки и мозги, ты и кино можешь снять. А если есть комната и несколько стульев (но и без них можно обойтись, усадив людей на пол), можно делать театр.

Да, кино и театр — ресурсные искусства, но в условиях, когда ничего нет и форс-мажорные обстоятельства, для меня важен момент нежирования и отсутствия самодовольного ощущения мол «а у нас много денег». Вот этого я не люблю в театре. Я люблю, когда есть ощущение «вау, это круто сделано!» И ты не смотришь, что на это потрачен большой бюджет, потому что тебя захватывает картинка, эффект, как, например, в спектакле Андрея Могучего «Три толстяка» в БДТ. А когда только видишь «вау, дорого сделано!» и это твоя первая мысль, тогда возникает ощущение легкого театрального нуворишества, тогда — нет. Не мое.

И мне не нравится позиция: я — художник, давайте денег на мою фантастическую идею. Всегда нужно делать как в жизни: можно купить вещь за дорого, а можно такую же, но по адекватной цене. 

Костик — это ты?

— Как новая пандемическая реальность поменяла для тебя ценности? Вот в Москве, супер театральном городе, более четырёх месяцев нет премьер, и театра нет, и никто кроме театральных работников о нем, кажется, не вспоминает. Не странно ли это для города и страны с такими традициями?

— Нет, для меня, если честно, вообще ничего не поменялось. Человек такое животное, которое ко всему адаптируется. Если его лишить театра, то он выживет. Можно доходить до бесконечного количества лишений. Другое дело, что культура всегда строится на излишках. Когда появляется прибавочная стоимость (в чем угодно), когда появляется что-то лишнее (деньги, энергия, время), он начинает творить, интересоваться тем, что не имеет утилитарной ценности. Театр, когда наступает чума, как и другие виды человеческой деятельности, уходит на второй план, или может вообще исчезнуть. Но культура строится на лишней энергии и человек растет на этом.

Мой театр сразу вошел в зону шторма, спланированного и связанного с реконструкцией и переездом на Яузу. А спланированный накрыл не спланированный шторм — коронавируса. Тем не менее, четыре премьеры мы все-таки успели сыграть, а четыре, которые планировали сыграть в конце сезона, перенесли на осень —  «Благоволительницы», «Оля + Сережа» в постановке Жени Громовой, «Бульбу» Саши  Молочникова, «Бэтмен против Брежнева» сочинения Саши Денисовой и моих «Бесов». Плюс постановка Ренаты Литвиновой, которая уже сделала распределение, заняв старшее поколение артистов. Причем, старшее поколение, я вижу, легко вливается в классные молодые хулиганства. Сейчас договариваемся с Женей Марчелли про «Двенадцатую ночь», а Кирилл Вытоптов хочет делать оперетту «Летучая мышь». Будут и мои «Покровские ворота», и «Месяц в деревне» — они пойдут диптихом. 

— Странный дуэт пьес Зорина и Тургенева… Однако Москва не без опаски ждёт твоих «Покровских ворот» — не превратишь ли ты лучшую лирическую советскую комедию, допустим,  в трэш?

— Нет.

— Раскрой секрет: все же кто будет играть Костика? Ты?

— Нет, пока ничего не скажу ни про «Покровские ворота», ни про «Месяц в деревне».

— Вопрос о шторме номер № 1 — реконструкция Бронной? Что сейчас происходит, какой этап?

— Во дворе, где была парковка, уже встал кран, с театра снимается крыша. Будут меняться все перекрытия. Сейчас в работе — сцена, фойе и всё, что связано со зрительской частью. По ходу дела, естественно, вскрывается масса проблем: но усилиями города, строителей, театра они решаются.

— Сколько мест останется в зале после реконструкции?

— Практически сколько и было — 500 с небольшим. Конструктивно мы зал не меняем, добавляем только портал, на который будут вешаться фонари. Вскрылась прекрасная лепнина, которая была скрыта за колоннами — мы её восстанавливаем. Последние ряды балкона отдаём цехам, там встанет  видеооборудование, которое на сегодняшний день в Москве лучшее — благодаря городу и Фонду у нас появилось два мощнейших проектора. Полностью обновили звуковое оборудование. В зале восстановим два зрительских прохода по бокам вместо одного центрального, который почему то планировался до моего прихода. А за адовым цветом стен (даже не знаю, как его назвать — цвет разбавленной крови что ли), что дико смотрится на контрасте с белыми отштукатуренными колоннами, сохранился настоящий исторический цвет — серовато-голубоватый такой, и он будет восстановлен. Встык с этим делаем фойе, но несколько другого оттенка, чем в зале, деревянные кресла, как в Театре Наций, но тоже другого цвета. В процессе работы выяснилось, что и лестница была мраморной, а не из известняка. Уберём этот страшный козырек на фасаде, сделаем прозрачный стеклянный навес от дождя с подсветкой. Будет очень стильно и красиво.

Буржуа для меня это отсутствие радикализма

— Меня не покидает ощущение, что я разговариваю с прорабом, а не с художником. Но хочу спросить, ты не отказываешься от идеи, которую озвучил год назад, а именно — «Бронная» будет буржуазным театром?

— Идея сохраняется. Ведь буржуа — это независимые люди, которые занимаются своим делом, отвечают за себя и имеют запрос, как на умное сложное артовое зрелище, так и на зрелище одновременно развлекательное, но высокого качества. Буржуазность для меня это отсутствие радикализма.

— И это говоришь ты — лидер радикального направления в современном театре?

— Я выстраиваю некое предприятие, и внутри него есть место и радикализму. Но это тот радикализм, который не будет выбивать из зала публику. Вот «Бесы» достаточно будет радикальный спектакль. Но и «Идеальный муж» и «Карамазовы» во МХАТе были радикальными и буржуазными спектаклями. На «Идеального мужа» отходили все буржуа Москвы. 

— А как это монтируется с благородной идеей Константина Станиславского об общедоступности театра? Как определение «буржуазный» будет влиять на ценообразование?

— Театр должен быть общедоступным. Это не только в эстетике, но и в ценовой политике. Самый дорогой билет у нас будет стоить в пределах 40—50 евро, а минимальный — 10 евро.

— То есть по 15 тысяч рублей касса «Бронной» не продаёт?

— По 15 тысяч не будет. Возможны продажи очень дорогих билетов только на совместные постановки. Например, у нас есть спектакль «Норма» — копродукция с Мастерской Брусникина, куда влиты частные деньги, и спектакль должен отбить определенную сумму. Но и там есть зона общедоступных билетов, а есть — дорогих.

— В каком соотношении?

— Думаю, 50 на 50. Но в целом ценовая политика должна быть общедоступной, тем более сейчас, когда у людей мало денег. Сейчас задача в том, чтобы театр прошел этот шторм. Надо сказать, я люблю такие испытания, потому что любое испытание — это благо: оно закаляет. Это очень круто — выйти из такого шторма, проведя сквозь него театр. В следующем сезоне, если опять нас не закроют, при всей тяжелейшей ситуации, мы всё равно сделаем все премьеры, которые запланировали в конце того сезона плюс серию новых. Это прямо круто. И при этом, хочу сказать, мы не напрягаем город — делаем  большую часть премьер за счет привлеченных средств. Хотя город поддерживает нас, как и все московские театры, зарплатными деньгами на время карантина. Я уже не говорю про то, что он без срывов делает реконструкцию театра, за что мы, конечно, очень благодарны. 

Я хороший менеджер по отношению и к собственной жизни

— Насколько я знаю,  несколько артистов ты уволил. Как тебе удалось избежать опыта Таганки или тех театров, где артисты годами судятся с новыми руководителями?

— Увольнять я начал ещё до карантина. Это молодые люди до 35 лет, которые или ну совсем мало играли или вообще не были заняты в спектаклях. Надо понимать, что вся труппа (это 60 с лишним человек) имела бессрочные контракты. Это дикая ситуация. Я вызывал отдельных ребят и просил их написать заявление о переходе на разовые, объяснял, что не вижу их перспектив в театре. В результате  7—10 человек  уволились сами. А тем молодым, которые активно работали, я говорил иначе: «Вы же видите свою  занятость,  у вас будет много работы и вам не за что опасаться. Я прошу вас перейти на срочные контракты». Я не заставлял. Я просил. И всё что я просил, я просил их делать добровольно. Это часть моей политики — перевести всю труппу на срочный контракт. Кроме артистов старшего поколения, тех, кто долго прослужил в театре. Их фамилии в моей папочке «Неприкосновенные» — у них особое положение. Более того, мы с ними договорились, что делаем не художественный, а профессиональный Совет. После премьеры они садятся со мной за стол, и мы говорим — мне нужно их профессиональное мнение. Художественность — это вкусовщина, а профессионализм, в том числе и актерский, это профессионализм. 

— Если твоих просьб и авторитета недостаточно и актеры идут в отказ? Ведь система бессрочных контрактов с одной стороны защищает их, а с другой порождает бесконечные конфликты с администрацией.

— Ну, послушай, я же могу всех вызывать на танцевальные репетиции, и человек с секундомером в руках с утра до вечера будет фиксировать приход/уход несогласных Я могу не отпускать на съемки, но… Я не хочу этого делать. Кстати мы наладили дисциплину. Теперь актеры обязательно пишут заявления, указывая даты, когда их не будет в театре, и каждое заявление я рассматриваю — введена жесткая система. Уже никто теперь не звонит в репертуарную часть, как раньше, не ставит перед фактом, что уезжает на съемки, никто не меняется в составах по своему усмотрению. Эта ситуация просто уничтожена.

— Жёстко. Какие ещё драконовское меры ты ввел?

—Целый ряд дисциплинарных вещей, и они теперь железно работают. Я люблю порядок, когда работает механизм, мне нравится, как начинает всё преобразовываться. Нравится переформатировать пространство — это по сути тоже спектакль. И действительно магическое ощущение, когда ты что-то делаешь, а потом на сцене все это начинает срастаться —  как максудовская коробочка (Максудов — герой романа Михаила Булгакова «Театральный роман». — М.Р.). И в реформировании большого старого механизма начинает проглядывать маленькое чудо. У людей начинают по-другому гореть глаза.

— Ты предполагал, что Костя Богомолов такой крутой менеджер? Или это открытие для самого себя?

— Может, так не скромно говорить, но я про себя это знал. Хотя в любом случае о моей работе судить рано. Но то, что я испытываю вкус к этой работе — факт. Я к своим спектаклям всегда относился как менеджер, а не как сумасшедший художник. Я хороший менеджер по отношению и к собственной жизни, и к своим спектаклям. Обидно, что сейчас эти усилия направлены на преодоление двух штормов и нет возможности презентовать публике результаты проделанной работы. 

Самое унылое — не быть никем атакованным

— Не могу не спросить: когда прежде забивали в Googlе твое имя, то появлялись новости, связанные с премьерами твоих спектаклей и скандалами, часто их сопровождающими. А теперь ты — герой в основном светских новостей, как муж светской дивы. Как ты к этому относишься? 

— Спокойно. Я всегда относился к любой форме хайпа как к тому, что может помочь делать другое главное дело. Например, если это помогает повысить продажность зала, то на здоровье.

— То есть тебя не обижает, что в медийном пространстве ты, по сути, стал тенью отца Гамлета, то есть собственной жены?

— Мне вообще по фиг, в каком контексте я упоминаем при забивании в поисковиках. Не интересно, потому что — «ну и что?»

— Ответь честно — это ты придумал катафалк для свадьбы?

— Это совместно придуманная история.

— Ответ не засчитан. 

— Ну, хорошо, первому идея пришла мне в голову, но дальше мы разрабатывали ее уже вместе.

— В публичных действиях и акциях Ксении Собчак, не знаю как другие, но я чувствую железную руку режиссера.

— Нет никакой руки. Мы обсуждаем профессиональные вещи, и она очень многое во мне меняет, как, надеюсь, и я — в ней. Мы влияем друг на друга, это неизбежно. Слушай, Ксюша настолько креативный человек, ей столько идей приходит в голову за секунды, что наивно подозревать, будто я вклиниваюсь со своими придумками. Я даже не успеваю вклиниться. Передачи, ток-шоу, круглые столы, документальные фильмы — это всё ее фантастические идеи.

— Но трудно понять, как она выживает в атмосфере такого тотального негатива по отношения к ней огромной массы людей? Это какую же нервную систему надо иметь?

— Она очень чувствительный, нежный, нервный человек, с очень большой витальностью и ранимостью. И почему ты считаешь, что ее какие-то вещи не ранят? Ранят точно так же, как и меня. Но она сильный человек и умеет держать любой удар — это раз, а во-вторых, у нее большое чувство юмора. Я это очень уважаю. Я и сам отчасти такой: получая достаточное количество негатива, научился перерабатывать его в позитив.

Скажу так: самое унылое — не быть никем атакованным. Можно что-то написать и к тебе придут и скажут: «Как это всё умно и прекрасно». И не один не скажет: «Какое безобразие, когда ему запретят всё это делать?» Если ты находишься в зоне всеобщей любви и приятия, значит, что-то не так.

— Извини, говнеца не хватает? 

— Не говнеца. Лукавство какое-то в этом есть, если тебя все нежно любят. Значит, ты какой-то уж очень скользкий, раз во все дырки пролезаешь.

Могу выложить свой выборный бюллетень

— Главный принцип Ксении Собчак: «Я могу говорить то, что думаю». А ты так можешь?

— Могу.

— И если задам неудобные вопросы, ответишь, как думаешь?

— Да.

— Цитата из ХVIII века: «В России все хотят свободы, всё время говорят о ней. Но ни достать, ни распорядиться ею не умеют». Актуально для ХХI века?

— Это вообще отдельная тема, и я, наверное, через какое-то время хочу глобально высказаться по поводу вещей, связанных с цивилизационным устройством. Я уже много раз говорил, что свобода это то, что существует внутри тебя. Если ты свободен, то ты свободен и от внешнего давления, и от страха, что сопротивление этому внешнему давлению может привести тебя к потере должности, средств или чего-то еще важного. У нас воспринимается свобода, как свободе от давления. А то, что к свободе от давления должна прилагаться свобода от собственного страха — об этом забывают.

Когда ты выходишь на сцену и говоришь то, что думаешь — это полсвободы. И после этого не надо париться тем, чем тебе за это может прилететь. Если ты не паришься, ты действительно свободен. И главное, что прилететь тебе может как от государства, так и от твоих же собратьев по Фейсбуку. И кто-то, как мы видим, ноет, что ему прилетает от государства, а кто-то страдает от своих же товарищей по сети, только потому что написал что думает. И неизвестно даже, что жестче — те меры, которые к тебе может применить государство, или та травля, которую устроит тебе фейсбучное сообщество. Если ты по-настоящему свободен, то ты свободен от страха перед этими вещами.

— У нас есть свобода слова?

— Да, у нас есть свобода слова.

— У нас кровавый режим?

— Нет, у нас не кровавый режим. Более того, я не считаю, что у нас вообще режим.

— Многие твои коллеги и представители творческой интеллигенции, по-моему, совсем заблудились в двойных стандартах. И порой создается ощущение, что они не знают, на какой политический стул им выгоднее присесть.

— Я никого не сужу. Мне несимпатично, когда люди начинают судить и атаковать, осуждать и читать мораль. Мораль читай себе, суди себя, думай о своих поступках. В какой-то момент я очень четко выработал позицию и не могу представить себе, что приду к кому-то в социальную сеть и напишу там гадость. Как это делает масса моих же друзей и разных людей. Зачем? Самоутверждаешься? Почему ты считаешь, что ты есть тот самый моральный авторитет, который имеет на это право? Наверное, есть двойные стандарты и жизнь по ним. Но мне на них плевать. А вот если лезть ко мне с чтением морали,  можно быть сильно и агрессивно отшитым. Я терпеть не могу людей, которые это делают, и  считаю, что нужно отвечать на это жестко. 

— Ты был доверенным лицом мэра и всячески поддерживаешь московскую власть. Это для пользы дела?

— Я считаю, что в период коронавируса и карантина Москва сработала очень круто. И в таких фантастических событиях, в таком сложнейшем периоде не может не быть ошибок. Но мы видим сегодня, что Москва благополучно прошла этот период в сравнении со многими мировыми столицами, и не только столицами. И раньше других выходит из него. Прямо ко всем обращаюсь: это круто. Горжусь!

— При гордом приятии действий столичных властей ты можешь позволить себе критиковать власть?

— Почему не позволю себе критику? Глупости, легко могу. Но поскольку я сам отчасти являюсь менеджером, реально горжусь тем, что голосовал за Сергея Собянина. Я могу хоть сейчас выложить свой выборный бюллетень, сказать, что горжусь, как этот человек провел город через коронавирус. Как бы люди, за здоровье которых он боролся, ни поливали его, ни плясали бы на любой допущенной им ошибки, ни пользовали их в своих политических целях и прочее. Сравните с Нью-Йорком, Лондоном, прочими городами мира — это объективно так. Мне плевать, что мне будут бросать в Фейсбуке, но я горжусь тем, что я его поддерживал. 

— Оставил ли ты идею, высказанную год назад, занять в своей постановке  жену, а тогда ещё невесту Ксению Собчак? 

— Если будет история, в которой она и ее дар будут необходимы — безусловно. Она же снялась у меня в «Безопасных связях» и в новом сериале «Хороший человек». И я приглашаю в работу людей, исходя из их личных энергий, внутренней организации, чтобы было совпадение с персонажем. Не ломая артиста, а с помощью него раскрыть персонаж. То же самое и с Ксенией Анатольевной.

— Всё-таки никто не понимает — вы живете вместе или у вас гостевой брак?

— Какой гостевой брак? Всё время вместе с того момента как поженились.