– Чтo пoявилoсь рaньшe: любoвь к тeaтру или к спoрту?

– Я рoдился с любoвью и к тoму и к другoму Xoтя в мoeй сeмьe бoгoтвoрили кинo, a нe тeaтр. Я рoс в сaмoм рaбoчeм рaйoнe – Зaмoсквoрeчьe, нa Люсинoвкe. Сeйчaс нaш дoм ужe слoмaли. A тoгдa мы бeгaли в знaмeнитый кинoтeaтр Бурeвeстник (нынe Грaдский Xoлл. – И.Н.), гдe снимaли «Мeстo встрeчи измeнить нeльзя». Этo был нaш втoрoй дoм. Мaмa былa фaнтaстичeскoй кинoмaнкoй и брaлa мeня пoчти нa всe сeaнсы. В трeтьeм-чeтвёртoм клaссe дaжe oтпрaшивaлa с урoкoв, и мы шли смoтрeть «Трex мушкeтeрoв», «Крeстoнoсцeв», «Фaнфaн-Тюльпaн» и фильмы с Жeрaрoм Филиппoм.

– A футбoл oт пaпы?

– Кaк и всe мaльчишки, мы пoстoяннo гoняли мяч вo двoрe. Нa Мытнoй был стaдиoн «Крaсный прoлeтaрий», в кoтoрoм я днeвaл и нoчeвaл.

– Нo при всeм при этoм учиться вы пoшли нa журфaк.

– Я нe считaл, чтo мнe вo чтo бы тo ни стaлo нaдo пoступaть в тeaтрaльный. Дoшeл в Щукинскoм училищe дo 3-гo турa. Нo oтнoсился к этoму xaлaтнo, aбсoлютнo нe готовился и сорвался. У меня тогда уже был народный театр ЗИЛ с великим Сергеем Львовичем Штейном. А после того, как вернулся из армии, я попал к Роману Григорьевичу Виктюку, с которым  проработал 7 лет. То есть мне даже в голову не приходило поступать в театральное училище.

А какая была интересная жизнь в студенческом театре МГУ! Там играли все: от шофера до профессора МГУ. Например, Всеволод Михайлович Шестаков, который много снимался и играл у Юрия Петровича Любимова на Таганке – доктор технических наук. Или Арбам Ефимович Лившиц – доктор математических наук. Я был самым младшим в театре, но они принимали меня как равного.

– В 23 года Роман Виктюк дал вам главную роль в телеспектакле «Мой друг Моцарт».

– Да, это великая вещь! А партнеры какие! Я же пришел в спектакль на 50-летие Леонида Маркова и был его партнером. Помню, он брал меня под руку, и мы ходили по репзапу театра Моссовета. Я был тогда забитый и молодой. Да и как могло быть иначе, когда рядом Нина Дробышева, Саша Леньков, Рита Терехова, Юра Кузьменков и, конечно, Леонид Васильевич.

– Как они относились к вам? Все же молодой артист.

– Они профессионалы. И этим все сказано. Я давно заметил, чем выше человек, тем он проще. Это сейчас «звездунов» полно, а те артисты были глыбы. Они общались со мной на равных. Юра Кузьменков часто подвозил на своем «жигуле» от Останкино, где снимали спектакль, до Щербаковской (сейчас станция метро Алексеевская).

– На журфаке вы сразу стали ориентироваться в сторону спортивной журналистики?

– Спорт меня никогда не отпускал. С детства я собирал футбольные и хоккейные журналы. И, собственно, благодаря этим архивам потом выпускал авторские программы на телевидении.

– Получается, вы одновременно развивались в двух разных направлениях.

– Они совсем не разные. Это творчество, причем коллективное. За кино говорить не берусь. Оно мне, честно сказать, не нравится. Я пару раз попробовал, но не пошло. Можете мне не верить, но я никогда не стремился сниматься. Мне скучно было. Хотя дебютировал я у оскароносного чешского режиссера Иржи Менцеля в «Жизни и необычайных приключениях солдата Ивана Чонкина». Он, как и Милош Форман, великий творец. Конечно, там была небольшая роль, но мы снимали 2 недели.  Хотя туда я сам напросился, с кино все равно не срослось.

– Зато больше 30 лет вы служите в театре «У Никитских ворот».

– Только не служу. Работаю. Я не люблю слово «служить». В театре пахать надо, а не служить. Но это вопрос терминологии.

– Развивая параллельно две карьеры, наверняка попадали в ситуации, когда спектакль и футбольный матч выпадают на один день. Что выбираете?

– Ой, это ужасно! И попадал я в такое не раз. Тогда матч приходилось пропускать. Конечно, когда у меня есть дубль в составе, то я заменяюсь. А когда один на роли, то тут ничего не сделаешь. Благо хорошие матчи, типа Лиги чемпионов, идут поздно. Так что я успеваю. Кстати, Марк Розовский – фанат «Спартака», а я всю жизнь болею за «Динамо».

– Вам все время приписывают любовь к разным клубам: «Спартак», «Димано», «Ливерпуль».

– Я всегда болел за «Динамо». А «Спартак» возник из-за работы на телевидении. Тогда они впервые стали транслировать домашние матчи «Спартака». Это был абсолютный рай, потому что там царила по-настоящему творческая работа. Именно тогда я познакомился с Олегом Романцевым (советский футболист и самый титулованный тренер в истории чемпионатов России по футболу. – И.Н.), стал вхож в «Тарасовку» (спортбаза «Спартака». – И.Н.), ручковался с Егором Титовым, Андреем Тихоновым.

– Кажется, вам очень везет на партнеров.

– Это не везение, а пахота. Я всю жизнь работал. В университете спал с учебниками – у меня ни одной тройки в дипломе нет. Потому что был стимул – моя семья и маленький ребенок. И тогда же понимал, что есть театр, который я не могу потерять. Судьба предоставила мне много возможностей для самовыражения. Я умирал, но делал. Мог не спать, жертвовать здоровьем, но никогда себя не жалел. Меня и люди такие же окружают. Вот Розовский в пример. У него есть спектакль «Самосожжение». Так он самосжигается каждый показ. На таких людей нужно ровняться.

Александр Масалов в роли Антонио Сальери в спектакле «Амадей». Фото: Марина Михайлова.

– А на Табакова ровнялись, когда репетировали роль Сальери в ремейке «Амадея»?

– Ну где я и где Олег Павлович? Как я могу себя сравнивать с величайшим из актеров? Табаков – это бренд. На него люди ночами стояли за билетами. Но если он играл, то мне нельзя теперь? Я по-своему это делаю и не боюсь сравнений.

– Вообще интересно получается, что в 23 года вы сыграли Моцарта у Виктюка, потом посмотрели «Амадея» на сцене театра «АБЦ» в Чехословакии. Сами выходили на эту сцену в роли Войницкого в «Дяде Ване», когда приезжали на Дни Москвы в составе культурной делегации. А теперь, спустя несколько десятилетий, снова «Амадей». Проскальзывала мысль – сыграть бы мне Моцарта или Сальери?

– Моцарта – нет, а вот Сальери всегда хотел. Лет 5 назад мы с Розовский говорили об этом. Он спросил, о чем я мечтаю. Я и ответил: «Хочу сыграть Сальери». Тогда этого делать было нельзя – епархия Олега Павловича. Может от части своими приставаниями я сподвиг Марка Григорьевича восстановить спектакль. Но я не знал, во что ввязываюсь.

– Сальери – очень глубокий персонаж с неприглядными личными качествами. Завистью, например. 

– Почему неприглядными? Это нормальное человеческое чувство. Пьеса Питера Шеффера гениальна тем, что она рассказывает не о «моцартианстве» и «сальеризме». Она о нормальных человеческих отношениях в сфере искусства. Зависть – это двигатель театра. Но тут ведь еще трагедия человека, который прекрасно понимает свое место. Он всю жизнь пахал, страдал, но так и не достиг того, что дается Моцарту по мановению пальца. Мало просто это видеть и восхищаться — надо еще понимать, что «я так не могу». Ужасно осознавать свою никчемность на фоне гениального самородка. Ты корпишь над каждой нотой, а он с листа пишет свои произведения.

– А вы завидовали кому-нибудь в профессиональном плане?

– Конечно. Когда я еще не учился в университете, то завидовал Николаю Озерову, Владимиру Маслоченко, еще не зная, что буду их коллегой. Я не пропускал ни одного матча и мечтал когда-нибудь научиться также комментировать спорт. Надо отдать должное моим родителям, они разрешали смотреть телевизор всю ночь: хоккей, футбол, легкую атлетику. Я знал весь спорт.

В роли Фамусова в спектакле «Горе без ума». Фото: Марина Михайлова.

– Но это зависть возможности, которая, возможно, появится. А я спрашиваю про способности, как в случае с Моцартом и Сальери.

– Тогда нет. Мне везло на учителей и меня, так скажем, отмечали. Пусть это прозвучит нескромно, но так и есть. Завидовали мне, и это естественно. Да и некогда мне было завидовать. Я все время работал и работаю.

– Сейчас из-за пандемии коронавируса у вас, по сути, отпали обе деятельности.

– Так это же невечно. Земля пережила чуму, холеру, оспу, СПИД. Что мы коронавирус не переживем? Безумно жалко людей, которые погибли из-за него. Особенно в наш просвещенный XXI век умирать от этого ОРВИ – какая-то нелепость. Нужно соблюдать элементарные меры безопасности и заботиться о личной гигиене.

– Не боитесь сейчас потерять работу?

– Я боюсь потерять близких. А работа меня всегда найдет. Я без нее не останусь.

– С вашими-то разносторонними умениями…

– Их надо было заслужить. Я всю жизнь работал, поэтому получил. Это дано каждому, но мы же ленивые по своей натуре. И я ленивый. Но меня заставляла жизнь. Поэтому нельзя останавливаться. Я ведь буквально умер в 2014-м. Когда шел на «Дядю Ваню» у меня оторвался тромб. Потом выяснилось, что была легочная эмболия. Но я доиграл спектакль, мы еще покурили с артистами, доехали до дома. А потом я дважды упал в обморок. Очнулся, позвонил дочери, вызвали скорую. То есть примерно двое суток я ходил с оторванным тромбом. Меня спас интерн. Именно он сказал, что дело в тромбе. Операцию делать было бессмысленно, поэтому они решили его растворять. Так что я буквально второй раз родился. Это было, кстати, в день открытия Сочинской Олимпиады.

– Актеры и спортсмены – одни из самых суеверных профессий. Вы верите в какие-нибудь приметы?

– Нет. Чепуха это все. Ты либо готов, либо не готов. Остальное – отговорки. Настоящая проверка – это серьезные роли. В том же 2014 году мне Марк Григорьевич подарил Войницкого в «Дяде Ване». Спектакль шел уже 1,5 года, и я вводился вместо Сергея Десницкого. Сыграли в Москве один раз и поехали на гастроли в Киев. Перед вторым спектаклем мы с Розовский разругались вдрызг. За полтора часа до выхода на сцену он сказал: «Все, что ты тут делаешь, абсолютно неправильно». А играть все равно надо…

Мы дошли до сцены, когда Войницкий стреляет в Серебрякова. Его играл Игорь Старосельцев. У нас был пистолет с пистонами. Так вот он не сработал. И я, чтобы как-то двигать сцену, запустил им в Игоря. Тяжеленный пистолет пролетел прямо рядом с его ухом. А дальше по тексту. «Не попал?» – спрашивает Войницкий. «Не попал», – отвечает Серебряков. Вот и мы в полуобморочном состоянии это произносим. 

– Вам важно зрительское признание?

– Аплодисменты – это очень приятно. Но я получаю удовольствие от работы. Самый главный судья для актера – это ты сам. Мне неважно много зрителей или мало. Конечно, приятно играть в полном зале, но это не самое главное. Я вообще считаю, что аплодисменты не являются мерилом. Куда ценнее, когда комплименты тебе делают коллеги. Особенно сквозь зубы. Если мне не хлопают, это не означает, что я завалил сцену. Я играю только для себя и получаю от этого колоссальное удовольствие.