В Большом театре представили оперу «Дидона и Эней»

Гeнри Пeрсeлл — этo тaйнa, вoлнующaя зaгaдкa. Тo ли грaндиoзнaя мистификaция, кaк и eгo сooтeчeствeнник Уильям Шeкспир, кoтoрoгo, пo мнeнию рядa исслeдoвaтeлeй, нe сущeствoвaлo, тo ли рeaльный гeний, прoживший 35 лeт и oстaвивший пoслe сeбя музыку, нe впиxивaющуюся ни в кaкиe стилистичeскиe рaмки.

Сaмo пo сeбe пoявлeниe oпeры Пeрсeллa нa сцeнe Бoльшoгo тeaтрa — сeнсaция. Зa что поклон и благодарность. Когда же это крошечное произведение (музыка, которая дошла до нас и сегодня атрибутирована как принадлежащая Перселлу, не превышает 40 минут звучания) исполнено достойно, бережно и трепетно, благодарность слушателей не знает границ.

Анна Горячева в партии Дидоны произвела очень интересное впечатление. Поначалу голос певицы (она является солисткой Цюрихской оперы) показался схожим с тембром контратенора — настолько искусственно он звучал. Да еще и интонационно нестойко. Однако эта краска в какой-то момент оказалась такой выразительной, что убедила: конечно, мы не знаем, какие тембры были в моде в XVII веке. Почему бы не такой? По крайней мере ни на вердиевский голос, ни на бельканто это точно было не похоже. Два других женских голоса — Анастасия Сорокина (Белинда) и Екатерина Щербаченко (Вторая женщина) — оказались более традиционными, и в этом тоже была своя прелесть: они составили красивый фон для «особенной» заглавной героини. А вот Гаяне Бабаджанян в роли Колдуньи немного шокировала своим актерским стилем вокализации: злобные намерения порой так одолевали ее героиню, что она периодически срывалась на хрипловатый крик. Зато Жак Имбрэйло в партии Энея, мало известный в нашей стране южноафриканский баритон, как и полагается единственному мужчине на сцене, да еще и древнегреческому мифологическому персонажу, был обаятелен, музыкален и очень мастеровит.

Но лучше всех в этом спектакле проявил себя оркестр. Маэстро Мулдс, которого мы все отлично помним по прекрасному спектаклю «Роделинда» в Большом театре, интегрировал в оркестр исторические инструменты. В результате получился саунд, который вполне устраивает нас в качестве исторического звучания XVII столетия, о котором мы могли бы доподлинно узнать лишь при помощи машины времени. Виола да гамба, лютня, теорба, клавесин, ударные — все это было ужасно мило и аутентично. Опять-таки кто докажет обратное? Динамика, экспрессия, техника оркестрантов — все это было просто великолепно. Прекрасен был и хор, которому пришлось изображать то народ, то какие-то злые силы, запутывая зрителей. Но, впрочем, так ли это важно, если пели хорошо?

Конечно, надо сказать что-то и о постановке. Выше уже отмечалось, что биография режиссера Венсана Уге несколько странная. Не такая таинственная, как у Перселла, но тоже вопросов много. В частности, где искусствовед получил режиссерское образование, если он его вообще получил. Впрочем, это, вероятно, не столь важно сегодня, когда дилетантизм и профессионализм часто идут рука об руку, если у тебя есть добрые друзья. Во всяком случае «Дидона и Эней» — не дебют Венсана Уге. Необходимость увеличить спектакль до приличных размеров (в итоге он идет 1 час 15 минут) вызвала к жизни драматический пролог, который написала французская писательница Мейлис де Керангайль. Действие пролога разворачивается от лица некой женщины с Кипра (ее играет известная актриса и певица бурятка Сэсэг Хапсасова), которая становится пленницей коварной Дидоны и жаждет ей за это отмстить. Сюжет бредовый, периодически вторгающийся в и без того ущербную коллизию собственно оперы, все путает, смешивает, наделяет каким-то дополнительным и весьма обременительным смыслом, но на все это в конце концов можно внимание не обращать. Карфаген все равно будет разрушен, а финальная ария Дидоны, заканчивающаяся словами Remember me but ah! forget my fate, которую знают все так же, как знаменитую арию «Гений холода» из перселловского «Короля Артура», все равно будет вызывать слезы у всех, кто имеет сердце.

И пара слов в качестве эпилога о странностях истории английской музыки, которую после Перселла буквально вырубило из мирового процесса вплоть до ХХ века. Но когда возникли гениальный Бриттен и не менее гениальный британский рок, оказалось, что от Перселла к ним — прямая дорожка, воплощенная во многих приемах музыкального языка, в особом драйве и неповторимом духе. И тем более загадочной кажется личность этого композитора, которого, если бы и не было на самом деле, то точно стоило бы придумать.